Думал, что едет в ГУЛАГ, а попал на сеанс психотерапии: как сломалась психика американца после недели в плацкарте
История о том, как калифорниец Крис открыл для себя Россию через окно плацкартного вагона
Традиционный анекдот в тему:
Бог раздает народам земли. Немцам дал аккуратные луга, французам — виноградники, англичанам — острова. Доходит очередь до русских. Бог смотрит — остались одни бескрайние леса, болота и снега на тысячи километров.
Бог (смущенно):
— Слушай, мужик, земли-то много, но она какая-то... неуютная. Как ты там жить будешь?
Русский (почесывая затылок):
— А я не жить буду. Я буду преодолевать пространства. И в процессе — философствовать.
Бог:
— Ну тогда вот тебе в придачу подстаканник. Без него точно не справишься.
Россия — это расстояние. И чтобы понять этот дзен, недостаточно пролететь над ней на «Боинге», попивая томатный сок. Сверху она выглядит как Google Maps. А вот изнутри...
Западный человек привык, что дорога — это "dead time". Мертвый промежуток времени между пунктом А и пунктом Б. Ты садишься, втыкаешь наушники, открываешь ноутбук и изолируешься. Твоя цель — сделать так, чтобы попутчики не существовали.
У нас всё наоборот.
Дорога — это и есть жизнь.
Не верите? Спросите любого, кто хоть раз трясся неделю до Владивостока!
Что, нет таких отчаянных знакомых? Тогда я вам расскажу про Криса.
Калифорниец в стране философов
Крис — типичный калифорниец. У него всё по расписанию, личное пространство радиусом в метр, улыбка по ГОСТу и полная уверенность, что мир логичен.
Ага, сейчас.
Когда я предложил ему проехать Транссиб в плацкарте, он посмотрел на меня как на человека, который предлагает добровольно лечь в больницу на обследование.
— Почему не купе? — спросил он, изучая цены. — Разница же небольшая.
— Крис, — сказал я. — В купе ты увидишь трех человек. В плацкарте ты увидишь Россию.
Инициация: запах и переодевание
Мы загрузились в поезд «Москва — Владивосток». Крис был экипирован как для высадки на Марс: влажные салфетки, сухие салфетки, антисептик, беруши, маска для сна, три пауэрбанка и запас протеиновых батончиков, чтобы не есть «местную фауну».
Первым делом его добил запах.
Знаете этот запах плацкарта? Это не вонь. Нет! Это сложный букет, который парфюмеры Грасса не смогут повторить никогда. Нотки доширака, переплетаются с ароматом копченой колбасы, оттеняются ношеными носками и шлифуются чем-то сладким, вроде ванильных сухарей.
— It smells like... home? — неуверенно спросил Крис.
— Это запах уюта, брат. Привыкай.
Но настоящий шок случился, когда поезд тронулся.
В Европе или Штатах в поездах люди сидят, как приклеенные. Максимум — вежливый кивок.
Здесь же через 15 минут началось Великое Переодевание.
Весь вагон, не стесняясь, скидывал джинсы и официальные рубашки, облачаясь в треники с вытянутыми коленками, шорты и тапочки.
Крис замер.
— Они что, спать собираются? День же.
— Нет, Крис. Они здесь живут. Ты в гостях у них в спальне. Снимай свои модные брюки, будь проще.
Коммунальная квартира на колесах
Многие иностранцы думают, что русские суровые и закрытые. Но это пока они на улице. Стоит русскому попасть в замкнутое пространство поезда, включается режим «душа нараспашку».
В интернете полно фоток крутых европейских поездов. Тишина, стекло, хай-тек. Красиво? Безусловно. Но скучно же! Там ты единица. Одинокий атом.
А у нас плацкарт — это коммунальная квартира, где все друг другу дальние родственники.
Крис сидел на своей боковой полке, вжавшись в угол, и пытался работать в ноутбуке. Наивный.
Напротив нас ехала женщина лет 50-ти, тётя Марина, и мужичок с усами, похожий на доброго моржа.
Через час тётя Марина начала накрывать «поляну».
И вот тут рухнул первый стереотип Криса о «голодной России».
На столике появилась скатерть (газетка), а на ней: вареная картошка, огурчики, сало, хлеб, какие-то котлеты в фольге.
Крис демонстративно грыз свой протеиновый батончик со вкусом картона.
Тётя Марина посмотрела на него с жалостью. Не с агрессией, а именно с глубокой, материнской жалостью к убогому.
— Чего он сухомятку жует? — спросила она меня, даже не пытаясь говорить тише. — Язву же заработает.
— Американец, — пояснил я. — У них так принято. ЗОЖ.
— ЗОЖ... — вздохнул «Морж». — Скажи ему, пусть котлету возьмет. Домашняя. Жена собирала.
Я перевел. Крис вежливо отказался: «No, thanks, I’m full».
Вы бы видели их лица. Отказ от еды в плацкарте — это почти оскорбление. Это как отказаться от трубки мира.
Но наши люди настойчивы. Через полчаса, когда запах котлет сломал волю Криса, он робко потянулся к столу.
— Вооот! — просияла Марина. — И огурчиком закуси!
К вечеру Крис уже знал рецепт засолки этих огурцов, хотя по-русски знал только «Spasibo».
Исчезновение приватности как лекарство
Главный феномен плацкарта, который сломал мозг моему другу — это исчезновение приватности.
Сначала он шарахался, когда чья-то нога в полосатом носке свешивалась с верхней полки прямо ему к лицу.
— Это нормально? — шептал он.
— Это контакт, Крис. Мы все здесь связаны. Это социальная сеть, только офлайн. Вот нога — это статус пользователя «Я сплю». Храп — это уведомление. А запах курицы — это лайк.
К третьему дню он перестал дергаться.
Более того, он начал понимать.
Мы проезжали Урал, Сибирь. Бесконечный лес за окном действовал как гипноз. Березы, елки, столбы. Березы, елки, столбы.
— Знаешь, — сказал он, глядя в окно где-то под Новосибирском. — Я понял, почему вы такие... философские.
— Почему?
— Потому что если смотреть в это окно три дня подряд, неизбежно начнешь думать о смысле жизни. Тут больше не на что смотреть. Глаз не цепляется за детали, он уходит вглубь себя.
Черт возьми, а ведь он прав! Наш поезд — это медитация. Випассана РЖД-стайл.
Остановки и омуль в газете
А остановки? Это отдельный вид искусства.
Поезд стоит 15 минут. Весь вагон в шлепках, в майках, даже зимой, вываливается на перрон. Зачем? Подышать? Нет. Купить то, что продают местные бабушки.
Крис был в ужасе, когда увидел продажу рыбы прямо на перроне.
— Санитарные нормы? Холодильники? Лицензия? — его калифорнийский мозг выдавал ошибку 404.
— Крис, это омуль. Он копченый. Он сам себя дезинфицирует, — успокаивал я.
Мы купили рыбу, завернутую в газету. Крис ел её с опаской, как будто разминировал бомбу. А потом его глаза расширились.
— Боже, это лучше суши. Почему этого нет в ресторанах Сан-Франциско?
— Потому что для этого вкуса нужен дым угольного титана, стук колес и грязный стакан, Крис. В стерильности вкус умирает.
Технологии и титан как водопой
Кстати, о технологиях. Крис был уверен, что увидит рухлядь. Но новые вагоны его удивили. Розетки, USB, биотуалеты.
— Wait, — сказал он, пытаясь открыть дверь в туалет. — Она что, не захлопывается ногой?
— Нет, сенсор.
Но при всем этом хай-теке, душа вагона осталась прежней.
Титан! Этот вечный идол.
Крис долго не мог понять, почему люди ходят туда-сюда с пустыми и полными стаканами.
— Это водопой, — объяснил я. — Место силы. Пока ты ждешь кипяток, ты узнаешь новости.
И правда. В очереди к титану Крис (на пальцах!) пообщался с дембелем, который ехал домой. Дембель подарил ему значок. Крис в ответ отдал свой крутой фонарик. Это был бартер эмоциями.
Финал: терапия вместо ГУЛАГа
На седьмой день, когда за окном показался океан, Крис был другим.
Он перестал протирать руки каждые 5 минут. Он научился пить чай, не вынимая ложку из стакана (высший пилотаж, я считаю).
Он знал, что у тёти Марины дочь разводится, а у «Моржа» дача недостроена.
Он перестал быть «американцем». Он стал «пассажиром с пятого места».
Когда мы вышли во Владивостоке, его шатало. То ли от усталости, то ли от того, что земля под ногами не тряслась.
— Ну что, — спросил я. — Horror? Гулаг?
Он помолчал, глядя на корабли в бухте.
— Нет. Это... терапия. Очень странная, принудительная групповая терапия. В Штатах мы платим за это психологам по 200 баксов в час. А тут ты просто покупаешь билет на поезд.
Он поправил рюкзак и добавил:
— Но обратно я полечу на самолете. Моей психике нужен перерыв от такой душевности. И мне срочно нужно побыть одному.